Однако - это трудно передать на словах - какая-то тень двусмысленности и непонятной иронии висела над всей передачей. А вот некоторые фразы, произнесенные четко и однозначно: "Марр был человеком империи. Он стал олицетворять все темное в СССР и в науке, хотя прямых доказательств, что Марр расправлялся с кем-то, нет. Марр стал жертвой людоедской эпохи. Он сознательно шел навстречу этой эпохе. Марр воспитывал тирана (т.е. Сталина - Н.Д.). Он сознательно пошел на службу к тирану, чтобы достичь своей цели.

В 1950 г. в Москву был вызван Чикобава, он тогда не знал, вернется ли обратно. На страницах "Правды" была дискуссия о теории Марра; одна статья - "за", другая - "против". 20 июня со своей статьей выступил Сталин, и участь Марра была решена. После него никто не посмел выступить. – Реплика ведущего: – Сталину больше не нужен был Марр".

Весь этот пасквильный пассаж можно было бы оставить на совести его авторов и их работодателей, если бы речь не шла о поворотном событии в истории отечественного языкознания и в целом науки, в котором Сталин и Чикобава сыграли решающую роль, значение которой трудно переоценить. Тем более сегодня даже в научных кругах об этом событии бытуют всякого рода слухи, домыслы в стиле хрущевского "Сталин руководил военными операиями по глобусу". Поэтому я счел необходимым рассказать читателям о том, как все это было на самом деле.

Итак, что это за "теория Марра"? Эта теория создавалась русским-советским академиком Н.Я. Марром в течение 1923-1926 гг. и в науке известна как "Новое учение о языке" (или по-другому "Яфетическая теория"). Оно утверждало, что все языки мира произошли от четырех элементов: САЛ, БЕР, ЙОН, POШ и различных их сочетаний. Марр писал: "В лексическом составе какого бы то ни было языка нет слова, содержащего что-либо сверх все тех же четырех элементов" [1: 5]. На вопрос, "что за элементы", ответ был простым и столь же конкретным: это племенные названия, а названия племен являются самыми древними словами. А на вопрос, почему именно четыре элемента (названия), а не три или, скажем, восемь, Марр отвечал по-разному: это - "изначальное состояние" или - "потому, что имеем четыре части света", или же - "некоторые вещи доказывать нет необходимости, их можно показывать" [2:44].

Таким образом, по Марру от языковедов требовалось выявление одного из этих четырех элементов, и, выявив этот элемент, любое слово любого языка сравнивать с любым словом любого другого языка мира.

Чтобы представить, как это выглядело в исследовательской пpaктике, приведем один пример. Марр сравнивал между собой китайск. ШУЙ "вода", турецк. СУ "вода", грузинск. Ц1КЬАЛИ "вода", армянск. ДЖУР "вода" и, не делая даже попытки как-то объяснить, считал, что все эти слова произошли от элемента САЛ [3: 95].

Существующее сегодня различие языков мира Марр объяснял также безоговорочно: разные группы языков (например, кавказские, в том числе и дагестанские, монгольские, индоевропейские и др.), - это разные стадии развития единого глоттогонического (языкотворческого) процесса. То есть: китайский и некоторые другие - первичная стадия, монгольские, тюркские, угрофинские - языки вторичной стадии, яфетические (т.е. кавказские) и некоторые африканские - языки третичной стадии, а семитические (арабский, древнееврейский и др.) и индоевропейские (греческий, санскрит, латинский и др.) - это четвертичная стадия [1: 405]. Переход от одной стадии в другую, по Марру, совершался в зависимости от техники производства. Так, индоевропейские языки являются новой формацией стадиального развития кавказских языков. А эта новая формация возникла в результате очередного скрещения (чего с чем, автором не объясняется), и которое, в свою очередь, было вызвано "переворотом в общественности в зависимости от новых форм производства, связанных, по-видимому, с открытием металлов и широким их использованием в хозяйстве" [4: 105]. Если более конкретно, Марр считал, что язык, его грамматика (а не только небольшая часть словарного состава) меняются при каждом новом социально-экономическом строе[1: 117].

Сегодня мало-мальски сведущий в основах языкознания человек может искренне недоумевать: неужели все это мог говорить и утверждать нормальный ученый-лингвист? Если без эмоций и удивления, тут все не так просто. Здесь свою роль сыграли несколько взаимодополняющих факторов, значимых, особенно, для того времени.

Во-первых, автором "нового учения" был ученый, еще до этого признанный у нас и за рубежом как крупный специалист по древнегрузинской и древнеармянской филологии; Марр стал действительным членом Российской Академии наук в 1912 г. Он был талантливым демагогом-трибуном, в искренности побуждений которого грех было сомневаться. См. выдержки из выступления Марра на XVI съезде ВКП(б) от имени советских ученых: "С первых же Октябрьских дней я встал по мере своих сил плечом к плечу с товарищами-коммунистами и вместе с беспартийными созвучного закала помогал делу беспримерного по размаху революционного научно-культурного строительства... В условиях полной свободы... я старался развивать и продолжаю, уже с новыми кадрами научных работников коммунистов и стойких беспартийных соратников, развивать теоретическое учение о языке… В переживаемый момент обострившейся классовой борьбы я твердо стою на своем посту бойца культурного фронта - за четкую генеральную линию пролетарской научной теории и генеральную линию коммунистической партии".

Марр считал: когда человечество идет к единому бесклассовому обществу с единым хозяйством и когда необходимо принять искусственные меры для ускорения этого процесса [1: 398], необходимо искусственно создать и единый мировой язык: "на будущую речь человечества яфетическая теория не может иначе смотреть, как на искусственно имеющий быть созданным язык" [1: 396].

Все это было как нельзя созвучно идее и тогдашней мечте миллионов людей о мировой революции и бесклассовом свободном обществе трудящихся всего мира.

Без особого разбора жонглируя лево-революционными фразами и марксистской терминологией, Марр объяснял, что существующее между его яфетической теорией и старым буржуазным языкознанием непримиримое противоречие является отражением тех же, открытых марксизмом, социально-экономических и классовых противоречий. Вскоре – теперь уже без всяких скромных сопоставлений – Марр объявил, что "при тождественности целого ряда отдельных утверждений марксизма и яфетической теории оба учения должны объединиться".

Таким образом, получалось, что сомневаться в верности учения Марра было все равно, что не верить марксизму!

Но дело не только и даже не столько в самом Марре, он умер в 1934 году. Во всяком случае Марр не мог не видеть и не чувствовать, что его теории многие не верят (см. его письмо, высказывания).

Знамя Н.Я. Марра ловко подхватили его ученики во главе с Героем Социалистического Труда академиком И.И. Мещаниновым и понесли еще дальше. Сразу же, когда после дискуссии по вопросам биологии "стадиальная теория" акад. Т.Д.  Лысенко, которая обещала "ветвистую пшеницу", "двойной урожай картофеля", сталa господствующей в советской биологии, в 1948 г. Институт языка и мышления им. Н.Я.  Марра провел свою сессию, посвященную результатам биологической дискуссии, и на ней было решено: если "теория стадиального развития растений" получила официальное признание, то и "теория стадиального развития языков’’ Н.Я. Марра также должна быть признана официальной. И действительно, в 1949 г. Президиум АН СССР на специальном заседании, обсудив "положение на лингвистическом фронте", постановил "Новое учение" Н.Я. Марра считать единственной марксистской теорией языка, а все не согласное с нею решительно устранять.

В утверждении "Нового учения" как единственно верной теории языка свою роль сыграло и все то, что принято называть "человеческой слабостью". Одни боялись, другие заняли позицию премудрых пескарей, третьи молчали потому, что по уровню своей подготовки просто не понимали, что к чему. В любом случае многие лингвисты, представители других гуманитарных наук, в том числе ученые с мировым именем (напр., В.М.  Жирмунский, М.В.  Сергиевский и др.), в своих трудах стали отдавать "посильную" дань "Новому учению" и особенно его стадиальной теории. В целом же, особенно после постановления Президиума АН, опасно стало выражать какое-либо сомнение в "Новом учении" или несогласие с ним, ибо это было равносильно сомнению в верности марксизма, не считаться с мнением партии!

А бояться было кого и чего. Теперь борьба с противниками "Нового учения" получила официальный статус, преследование несогласных с установками "стадиальной теории" стало открытым и жестким. От аракчеевского режима марристов пострадали выдающиеся ученые, цвет советской науки. Академик В.В.  Виноградов и член-корр. Д.В.  Бубрих были "в последний раз предупреждены", академики АН Армении Г.  Ачарян и Г.  Капанцян были сняты со своих должностей, некоторые были отправлены на периферию. Под угрозой оказались не только отдельные ученые, но и целые школы, направления отечественной гуманитарной науки.

В обстановке такого "всеобщего подъема" началась дискуссия в "Правде", в ходе которой выступил и Сталин. Как это случилось?

Одним из редких (чтобы не сказать - единственным), кто еще в зародыше "раскусил" теорию Н.Я. Марра и ее автора как ученого и человека, был грузинский языковед А.С.  Чикобава. В создавшейся ситуации Чикобава решил обратиться лично к Сталину. Но это не было "жалобой в последнюю инстанцию" вконец отчаявшегося, обиженного ученого-бедолаги. Это был шаг масштабно и по-государственному мыслящего ученого-гражданина, ученого-подвижника, каким в действительности и был Арнольд Степанович. Он пошел на такое, по мнению обывателя, невозможное и невероятное, поскольку, во-первых, он на это имел полное моральное право и, во-вторых, у него были достаточные основания, чтобы быть уверенным в том, что первое лицо в партии и государстве его примет и выслушает.

После одной из встреч Сталин дал добро на дискуссию в "Правде" и предложил Чикобава открыть ее. 9 мая 1950 г. в "Правде" была опубликована статья А.С.  Чикобава "О некоторых основных вопросах советского языкознания". Вслед выступили и другие ученые.

Неизвестно, когда решил Сталин принять и самому участие в дискуссии: после встреч с Чикобава, или эта мысль пришла ему уже в ходе дискуссии? Но, в любом случае, выступление Сталина было необходимо. В ситуации, когда "Новое учение" сияло в ореоле единственно верного марксистского учения о языке, как это было однозначно подтверждено и в постановлении президиума Академии наук, и когда его создатель Марр был причислен к лику самого революционного лингвиста-марксиста, критиковать (критиковать результативно!) такое учение возможно было только с позиций марксистской философии, и сделать это мог только человек, высокий авторитет которого в знании марксизма был вне сомнения.

20 июня в "Правде" появилась первая статья Сталина "Относительно марксизма в языкознании", в последующем и др. Не пытаясь пересказать содержание статей Сталина (это практически и невозможно, потому что лаконичнее и проще, чем это сделано самим автором, не напишешь) выборочно укажем лишь на те моменты, которые имеют непосредственное отношение к тому, что было выше сказано о "Новом учении", его позициях.

Сталин свою первую статью начинает, как бы отдавая дань формальной скромности: "Я не языковед и, конечно, не могу полностью удовлетворить товарищей. Что касается марксизма в языкознании, как и в других общественных науках, то к этому делу я имею прямое отношение" [5: 9]. Но, как ниже становится понятно читателям статьи, это не было традиционным зачином или стилистическим приемом. В том-то и дело, что заслуга Сталина как теоретика-марксиста заключается именно в выборе единственно нужного подхода к "Новому учению" и к его "самой марксистской части" - стадиальной теории. Попросту Сталин подобрал тот единственный ключ, которым можно было открыть и разоблачить "Новое учение". Дело в том, что все ошибочное и антинаучное и, с другой стороны, то неуязвимое, коснуться которого остерегались лингвисты, и чем были заворожены те же лингвисты и обыватели и - самое важнoе – то, что не поддавалось логике "нормальной" языковедческой науки, заключалось в "марксистости" "Нового учения".

Сталин не мог не заметить, что все новое, оригинальное, ценное в "Новом учении" было заключено в его марксизмоподобной демагогии и спекуляциях революционно-марксистскими терминами. Сталин понятийно-терминологический аппарат "Нового учения" элементарно перевел на понятия и термины, принятые в марксизме, в трудах его классиков, и с присущим только ему умением сложнейшие вопросы излагать доступно и столь же убедительно показал, что ничего подобного тому, что говорили Марр и его последователи, в марксизме нет и не было. Сталин доказал, что Марр, его последователи сознательно или по недомыслию вырывали цитаты из работ классиков, известных философов-марксистов и приспосабливали к своим тезисам, мыслям. Сталин указал и на те случаи, когда многие ученые-лингвисты не понимали положения и мысли марксизма или понимали искаженно.

Заслугу Сталина, наверное, нужно видеть не в том, что он в этих статьях сделал какие-то новые открытия в марксистской философии или в языкознании, а в том, что он сконцентрированно и предельно доступно, даже не для философа, обобщил наиболее принципиальные позиции материалистической философии, касающиеся языкознания и гуманитарных отраслей в целом (археологии, этнографии, истории, социологии), и выделил именно то, в чем язык может быть и должен быть интересен марксизму как материалистической философии, в чем и в каком аспекте лингвистика, социолингвистика не могут не руководствоваться положениями диалектического и исторического материализма.

Вскрывая сущностные методологические ошибки Марра и его учеников, Сталин убедительно показал, что без учета законов диалектического и исторического материализма не может быть объективно и тем более результативно изучена ни одна проблема современного языкознания: происхождение языков и генетическое родство языков, история формирования языка народности и языка нации, взаимоотношение общенародного языка и диалектов, история языка и историческая грамматика. Сталин показал, что язык (в том числе грамматика, которую Марр считал пустой формальностью) и его развитие невозможно изучить в отрыве от мышления, что нельзя отрывать историю языка от истории его носителей.

В своей работе Сталин серьезное внимание уделил проблеме прогнозирования будущего языков, процессу выделения одного из нескольких языков в качестве ведущего языка межнационального общения и литературного языка и отмирания функций других языков. При этом Сталин подчеркнул, что этот объективный процесс может продолжаться в течение длительного периода и нельзя его искусственно ускорять.

Сталин убедительно oбocновал, что сравнительно-историческое языкознание, которое Марр предал анафеме как буржуазную реакционную науку, как раз является материалистической марксистской наукой, и, что классики марксизма высоко ценили сравнительно-исторический метод как лучшее достижение мировой лингвистической мысли. Обосновывая свое отношение к сравнительно-историческому языкознанию, Сталин, в частности, сказал: "Н.Я. Марр крикливо шельмует сравнительно-исторический метод, как "идеалистический". А между тем нужно сказать, что сравнительно-исторический метод, несмотря на его серьезные недостатки, все же лучше, чем действительно идеалистический четырехэлементный анализ Н.Я. Марра, ибо первый толкает к работе, к изучению языков, а второй толкает лишь к тому, чтобы лежать на печке и гадать на кофейной гуще вокруг пресловутых четырех элементов" [5: 68-69].

Таким образом, Сталин советское языкознание поставил на ноги, а советских лингвистов освободил от необходимости лицемерить и лукавить и дал им возможность, не оглядываясь на установки "Нового учения", плодотворно заниматься наукой.

Сегодня, когда всё плохое, что было в стране до 1953 года, даже чью-то болезненную страсть к алкоголизму и природную склонность к доносительству, модно стало приписывать злой воле "кремлевского горца" и оправдывать нетерпимой обстановкой сталинского режима, представляется уместным напомнить и о том, что именно Сталин задал тон доброжелательности и конструктивной деловитости самой дискуссии и всей научно-организационной работе, проводившейся по результатам обсуждения. В своей статье Сталин, осуждая аракчеевский режим, который был установлен в языкознании последователями Марра, сказал: "Общепризнано, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободной критики, но это общепризнанное правило игнорировалось и попиралось самым бесцеремонным образом. Создавалась замкнутая группа непогрешимых руководителей, которая, обезопасив себя от всякой возможной критики, стала самовольничать и бесчинствовать" [5: 64-65].

Вместе с тем, критикуя акад. И.И.  Мещанинова и др., в частности, за то, что они обманули студентов страны, выдав им как рекомендуемое учебное пособие "Бакинский курс" (лекций Н.Я.  Марра), забракованный самим же автором и запрещенный им же к изданию, Сталин тут же подчеркнул: "Если бы я не был убежден в честности тов. Мещанинова и других деятелей языкознания, я бы сказал, что подобное поведение равносильно вредительству"[5: 65]. И тем самым разочаровал не в меру бдительных функционеров от партии и от науки, которые вряд ли упустили бы такой замечательный повод, чтобы начать очередную кампанию оргвыводов "в свете указаний товарища Сталина".

В том, что в ходе критики "Нового учения" и его активных последователей не сработал механизм "цепной реакции" - а это вполне могло случиться и помимо воли Сталина - не меньшая заслуга лично А.С.  Чикобавы. Когда компетентные органы предложили Чикобаве представить им список наиболее активных марристов, он ответил буквально следующее: "Мы сами справимся с ними. Своими методами" (цитирую со слов самого Арнольда Степановича).

К сказанному замечу, что все мероприятия, которые были проведены в научных учреждениях и вузах страны, прошли в духе заинтересованности в коренном улучшении научно-исследовательской и преподавательской работы, в атмосфере здоровой и конструктивной критики и признания в своих ошибках и заблуждениях.

Конечно, заключая статью, следовало бы сказать и о том, что в ходе этих обсуждений особое внимание, в частности в Москве, было уделено Дагестанскому филиалу АН, задачам, стоящим перед дагестанским языкознанием, и проблемам, с которыми сталкиваются дагестанские лингвисты, но это тема другого специального разговора.