Анатолий Несторович Генко вошел в число классиков русской науки о Востоке. Влияние его до сих пор сказывается в работах русских и зарубежных ученых. Генко называл себя филологом, специалистом по восточным (главным образом кавказским) языкам. Но в действительности круг его интересов был гораздо шире. Он немало занимался историей и этнографией Востока, был хорошим знатоком восточных рукописей и эпиграфики. В целом его можно назвать специалистом по Востоку в самом широком смысле этого слова.
Во-первых, Генко был востоковедом по образованию. Его alma mater – Факультет восточных языков Петроградского университета, – крупнейший востоковедный центр дореволюционной и ранней советской России, – куда он поступил накануне падения "старого режима" в сентябре 1914 г. Генко специализировался по кафедре армяно-грузинской словесности. Его учителем был знаменитый академик Н.Я. Марр (1864–1934). Марра обычно считают чистым языковедом. Такое представление в корне неверно. Ведь он вышел из школы крупнейшего историка арабского Востока В.Р. Розена (1849–1908). Марр прославился как создатель яфетической теории в лингвистике, а позднее нового учения о языке. В то же время он немало сил отдал изучению истории и археологии Кавказа и даже арабистике. По верному замечанию И.Ю. Крачковского, Марр "не только систематически пользовался арабскими материалами одинаково в своих лингвистических, филологических или исторических построениях, но опубликовал ряд крупных трудов и специально по арабистике, как его широко известные издания произведений христиано-арабской письменности" [1: 10].
Под руководством Марра, который еще в 1915 г. заметил талантивого студента, Генко получил хорошую востоковедную подготовку. Суть ее заключалась в подходе к изучению Востока через язык, в первую очередь через классические памятники восточной письменности. В университете Генко выучил армянский и грузинский, а также арабский, турецкий (староосманский) и персидский языки [2: 213; 3: 102]. Еще с гимназической скамьи он хорошо знал живые и мертвые западные языки – немецкий, французский, английский, древнегреческий и латынь, что придавало удивительную широту кругозору ученого и помогало ему следить за современной научной литературой. На факультете Генко научили работать с источниками. Здесь началось его знакомство с коллекциями Азиатского музея, крупнейшего хранилища восточных рукописей России на арабском, персидском, турецком и кавказских языках. В работе с источниками ему немало помогли близкие к Марру профессора Бартольд и Крачковский, также принадлежавшие к школе Розена. Марр заронил в его душе интерес к изучению арабских древностей Кавказа, сравнению устных и письменных источников, в том числе на арабском и еще плохо известных тогда абхазо-адыгских и нахско-дагестанских языках Северного Кавказа, которые Генко начал изучать в университете.
Через два года после окончания университета, в 1922 г., Генко стал сотрудником Азиатского музея [4: 136], на базе которого в 1930 г. был создан Институт востоковедения. Время становления Генко как ученого совпало со сложным периодом перестройки науки и высшей школы в России. С одной стороны перед учеными открылись тогда новые возможности архивной и особенно полевой работы на российском Востоке. Но с другой стороны эпоха революции, гражданской войны и НЭПа оказалась очень тяжелой, даже трагической для судеб русского востоковедения. Университет не мог нормально работать из-за бесконечных реформ. В 1919 г. факультет восточных языков слили с историко-филологическим и юридическим в единый факультет общественных наук, который и окончил Генко летом 1920 г. [5: 7]. Кафедра армяно-грузинской словесности была отнесена к этнолого-лингвистическому отделению факультета. Востоковедение постепенно вытесняли за пределы университета в созданные после революции Ленинградский институт филологии, литературы и истории (ЛИФЛИ) и Ленинградский институт живых восточных языков (позднее: Ленинградский восточный институт им. А.С. Енукидзе, ЛИЖВЯ–ЛВИ). Отношение властей к исламоведению и арабистике, становилось все хуже и хуже.
Чтобы прожить в первые годы НЭПа, петроградской интеллигенции приходилось работать сразу на нескольких работах. Судьба Генко не была исключением из общего правила. Кроме Азиатского музея он еще преподавал ряд филологических и востоковедных дисциплин в ЛГУ, в НИИ сравнительного изучения литератур и языков Запада и Востока при университете, а также в ЛИФЛИ и в ЛИЖВЯ–ЛВИ) (1925–1930). Кроме кавказских языков с 1923 г. читал в университете источниковедение Кавказа. Найти работу по специальности ему немало помогала деятельная поддержка Н.Я. Марра, который был еще и неутомимым организатором. Марр сам работал во всех указанных выше востоковедных учреждениях Петрограда. Кроме того, в 1919 г. он организовал Российскую академию истории материальной культуры (РАИМК, с 1936 г. ГАИМК), а в 1921 г. Яфетидологический институт (Институт яфетических изысканий) в составе Российской академии наук (с 1934 г. Институт языка и мышления им. академика Н.Я. Марра). В 1924 г. Генко как один из наиболее способных и любимых учеников Марра был принят на работу сразу в оба учреждения [3: 103].
Востоковедение занимало большое место не только в преподавании, но и в научной деятельности Генко. Наряду с чисто лингвистическими исследованиями в рамках яфетической теории уже в начале 20-х годов он занимался восточным источниковедением на кавказских материалах. Этой теме посвящены первые самостоятельные доклады и статьи Генко: "По поводу гомеровских выражений в связи с проблемой средиземноморской культуры" (1922), "Свидетельство Геродота о колхах" (1924), "Грузинская версия "Хосро и Ширин" Хосро Дехлеви" (1924), "Оксфордский фрагмент древнегрузинской версии Иеремии" (1925), "По поводу работы проф. И.А. Джавахишвили, касающейся грузинских палимпсестов с библейскими текстами" (1925). В них он разбирает разные исторические случаи культурных контактов народов Кавказа с античными и раннесредневековыми цивилизациями Восточного Средиземноморья. Особенный интерес представляют две последние работы, посвященные памятникам древнегрузинской письменности. Они до сих пор не потеряли своего значения среди гебраистов и грузиноведов. Рассматривая Кавказ как зону постоянных языковых и культурных связей, Генко творчески развил интересное положение своего учителя Марра, что "горы не только разъединяют, но и объединяют людей" (этот тезис получил дальнейшее развитие в трудах ученика Генко известного ленинградского этнографа) [6: 5-9].
По темпераменту Генко не был кабинетным ученым. Он много и часто ездил по России и Кавказу. В 20–30-е годы российское востоковедение превратилось в междисциплинарную науку. Все больше внимания уделялось собиранию полевых этнографических и археологических материалов, сравнительному анализу материальной культуры и фольклора. Начиная с 1923 г. Генко участвовал в разных этнографо-археологических и лингвистических экспедициях ленинградских институтов и музеев, охватывавших чуть ли не весь Северный Кавказ и Закавказье. География его исследований постепенно смещалась с Грузии и Абхазии в Восточное Закавказье и на Северный Кавказ. В 1923 и 1928–1930 гг. Генко работает в Абхазии, в 1925 г. в Адыгее, в 1926 г. изучает бацбийцев Восточной Грузии, в 1927 г. предпринимает длительную экспедицию в Северный Азербайджан, в 1929 г. работает среди абазинов Черкесии, в 1933 и 1934 гг. объезжает труднодоступные горные селения Южного Дагестана. По материлам этих экспедиций написаны многочисленные работы, в частности сохранившие свое значение до ныне "О названии плуга в северокавказских языках"(1930), "Из культурного прошлого ингушей" (1930). Большая часть полевых материалов Генко осталась в рукописях (большинство из них хранится в научном архиве Института востоковедения РАН в С.-Петербурге. Другие важные востоковедные сочинения Генко находятся в С.-Петербургском архиве РАН, научном архиве московского Института этнологии и антропологии РАН, Рукописном фонде Института языка, литературы и искусства Дагестанского научного центра РАН в Махачкале, архиве Института истории АН Азербайджана в Баку. Наиболее подробный список неопубликованных работ см. в приложении к настоящей публикации ).
В 30-е годы резко меняются отношения Марра и Генко. Генко отдаляется от своего бывшего учителя. Он уходит из учреждений, которыми руководил Марр и его адепты: в 1929 г. из РАИМК, в 1930 г. – оставляет преподавание ЛИФЛИ и ЛИЖВЯ–ЛВИ, в 1935 г. покидает секцию яфетидологического языкознания при ЛГУ, продолжая работать в Институте востоковедения (отдел Кавказа). В начале 30-х годов марристы уже писали, что Генко тормозит "развитие яфетической теории" [7: 25]. О причинах разрыва между двумя крупными учеными в Ленинграде ходили разные толки. Некоторые из них отразились в воспоминаниях ученицы Марра О.М. Фрейденберг. По ее словам, Генко "любил все острое, парадоксальное, антипопулярное;.. с большим увлечением (он был умен, образован и талантлив) предавался "яфетидологии",.. охотно спорил с Жебелевым и, видимо рад был, что он единственный и любимый ученик Марра... до той поры, пока возле его непризнанного, гонимого в научной среде учителя не появился другой адепт... Мещанинов" [3: 106-107; 8: 198]. Все обстояло однако не так просто. В.И. Абаев, прекрасно знавший Генко и Марра, говорил в 1997 г. Галине Анатольевне, дочери Генко, что поводом для разрыва была не зависть или обида, а именно расхождение во взглядах на науку. Уж очень разными стали позиции обоих ученых.
Во-первых, резко изменился сам Марр. Пересмотрев яфетическую теорию, он увлекся разработкой нового учения о языке и культуре. По существу это была уже официальная идеология, имевшая мало отношения к науке. Генко вряд ли мог стать адептом марризма, рассматривавшегося последователями Марра как единственное "научное учение о языке" в СССР. К тому же Генко разочаровался и в яфетической теории. Недаром он никогда не пользовался четырехэлементным анализом Марра, не верил в его теорию о стадиальном развитии языка. Сама жизнь явно не желала вписываться в построения Марра. Потерпела фиаско реформа по введению в Абхазии "аналитического" алфавита, против которой Генко выступил в 1928 г. вместе с известными лингвистами Е.Д. Проливановым и Н.Ф. Яковлевым. Генко и Марр разошлись только во взглядах на науку. При этом они сохранили прекрасные человеческие отношения. Уважением к учителю проникнута Речь Генко памяти Марра. В свою очередь, Марр, жалея об отходе Генко от занимавших его глобальных научно-практических проектов, не раз приглашал того вернуться в ГАИМК и Яфетидологический институт.
Расхождение Генко и Марра, на мой взгляд, свидетельствует о глубоком кризисе в гуманитарных науках ХХ в. К 30-м годам все попытки выработки глобальной теории, самостоятельного и цельного научного мировоззрения зашли в тупик. Некоторые историки заметили это еще в начале столетия. "У нас теперь нет истории... у нас теперь пора исторических исследований, не более", – повторял вслед за К.С. Аксаковым С.Ф. Платонов [9: 25-26]. Не все советские востоковеды поняли значение этого кризиса, возлагая несбыточные надежды на модный и официально поддерживаемый тогда марксизм. Генко не разделял этих иллюзий. Вместе с русскими востоковедами старшего поколения В.В. Бартольдом и И.Ю. Крачковским он пошел по пути развития методологии и источниковедения. Он считал востоковедение комплексной наукой, которая должна совмещать методы исследования истории, языкознании, этнографии, эпиграфики и палеографии. За свою недолгую жизнь он успел разработать общую программу изучения Кавказа, призывая расширить источниковую базу исследования за счет материалов на восточных (включая кавказские) и западных языках. Особое внимание Генко обращал на фольклор, отражение в нем исторического прошлого, то что называют сегодня исторической памятью народа (cultural memory).
Эта программа изложена в его статьях "Задача этнографического изучения Кавказа" (1936), "Арабский язык и кавказоведение" (1937, издана в 1941). В последнее десятилетие своей жизни Генко уделял много внимания сбору и изучению источников. Он пишет статьи "Арабская карта Чечни эпохи Шамиля" (1931), "Арабские письма Шамиля в Северной Осетии" (в соавторстве с И.Ю. Крачковским, издана в 1945), неопубликованый доклад из эпохи Кавказской Албании "О вновь открытой письменности средневекового Азербайджана" (1940). В архивах Ленинграда и Тбилиси ему удается найти третью часть знаменитого труда по исторической географии Кавказа С.М. Броневского, оригинал кабардинской грамматики Шоры Ногмова. Генко много переводит: отрывки из арабского географического сочинения о Восточном Кавказе Закарийа ал-Казвини (XIII в.), латинский дневник путешествия Олеария из Персии в русскую крепость Тарки в 1638 г., немецкое сочинение академика Гамеля о первой русской геологической экспедиции на Кавказа в 1628 г. (1829), собственные записи лезгинского и табасаранского фольклора, комментирует переведенную А. Барабановым дагестанскую хронику о шамилевских войнах Мухаммеда-Тахира ал-Карахи. Своих учеников – известного впоследствии этнографа Л.И. Лаврова, лингвистов А. Хашбу и В. Кукбу, Генко также сумел пристрастить к источниковедению.
30-е годы были временем творческого расцвета многогранного таланта Генко. К сожелению ученый успел осуществить лишь небольшую часть своих замыслов. Его творчество и сама жизнь трагически прервалась в застенках ленинградского НКДВ зимой 1941 г. Генко погиб в годы обрушившихся на всю страну репрессий, когда свободное научное творчество было приравнено к тяжелому преступлению. Принципиальная позиция, которую ученый занимал по этому вопросу, привела к его гибели. Многие его рукописи были изъяты при двух его арестах (в 1938 и 1941 гг.) и, похоже, погибли. Но в то же время судьба научного наследия Генко подтверждает известную истину о том, что "рукописи не горят". В последние годы творчество ученого привлекает все большее внимание со стороны как отечественных, так и зарубежных востоковедов [3; 10]. Началось издание капитальных работ, подготовленных им при жизни. В 1998 г. в Сухуми был опубликован "Русско-абхазский словарь". В настоящее время в Москве готовится к изданию "Табасаранско-русский словарь" Генко. Ждет своего исследователя до сих пор неразобранный фонд Генко в архиве С.-Петербургского филиала Института востоковедения РАН.