Апокалиптический жанр выкристаллизовался как понятие в литературе на основе книг Священного Писания, а именно нескольких ветхозаветных (книга пророка Ездры, Малахии, Еноха, Иеремии, Исайи и некоторые другие), и новозаветных, включая Четвероевангелие. Апогеем апокалиптического жанра в Библии явилось Откровение Иоанна Богослова, наиболее ясно излагающее концепцию пророчеств о конце мира и обладающее всеми так называемыми компонентами жанра. Следует оговориться, что Святое Писание рассматривается теологами с нескольких точек зрения - религиозной, законодательной, пророческой и пр. Среди них литературная композиция занимает далеко не последнее место, являясь символьным зеркалом повествования. Обладая мистической иерархией компонентов, каждый из которых в отдельности несет в себе определенную информацию, литературная сторона св. Писания является не только формой, облекающей философско-религиозный шифр цепи излагаемых событий, но и зачастую ключом к этому самому шифру. Символьным смыслом наделен даже сам порядок книг Библии, их историческая последовательность, мифологема, сближение понятий Творец - творение и антитеза добро - зло. По утверждению многих ученых - теологов существует несколько пластов - уровней прочтения текстов св. Писания, наличие которых объясняется многозначностью слов и словосочетаний в арамейском языке, на котором написано большинство библейских книг.

Апокалиптический же жанр, пройдя через мрачную эпоху Средневековья, преимущественно в виде немногочисленных поэм, отмеченных знаком "вето" со стороны Инквизиции и прочих организаций-блюстителей "единомыслия", оживает к началу эпохи романтизма (большей частью в лирических произведениях) и достигает безусловного апогея во временной отрезок господства символизма и сопутствующих ему направлений модерна. Данный процесс не только затрагивает литературный мир России, но успешно развивается в нем (Следует оговориться, что апокалиптический жанр - это не единственно претензия на "пророческое" содержание произведения, не вплетение в повествование мифологических образов, могущих иметь отношение к героям Св. Писания - подобными примерами изобилуют классицизм, сентиментализм и даже реализм - а совокупность всех вышеизложенных составляющих жанра, тяготеющих прежде всего к "первоисточнику").

Приняв эстафету от романтиков, (в частности М.Ю. Лермонтова) русские символисты существенно углубили в своем творчестве апокалиптический жанр, обогатив его национальным самосознанием и плодами научно-философской мысли своего времени.

В сущности, символизм и модернистские течения в целом представляли собой благоприятнейшую почву для возрождения незаслуженно забытых идей мирового литературного наследия и возвращения к его истокам.

Поначалу наметилась четкая тенденция внедрения апокалиптического жанра прежде всего во внутрилитературную структуру поэтических произведений, так как поэзия общепризнанно является самой восприимчивой к различного рода влияниям творческой субстанцией.

Следует отметить, что в данном случае жанр был существенно искажен самой концепцией символизма в России - эгоцентрическое начало, выдвинутое лидером течения Валерием Брюсовым на первый план в творчестве, (тезис "поэт - царь" и прочее) само по себе противоречило сути древнего библейского жанра, а не привносило в него нечто новое.

Вышеупомянутая "игра символистов" со всеми возможными "атрибутами" культуры зачастую затрагивала сферы, в которые литература-предтеча не позволяла себе вторгаться. Отсюда берется так называемая "мертвенность" многих мифо-религиозных произведений русских символистов, брюсовская монументальность стиха, лишенного "предвечности" жанра, на который претендует автор.

Понятия Творец и Эгоцентрик являются, по своей сути, взаимоисключающими, поэтому здесь невозможно говорить о "боговдохновенности" произведения, а следовательно - и о наполненности неким высшим мистическим смыслом.

Литературный процесс в России в эпоху декадентства невероятно многообразен и не поддается четкой классификации. Множество самых различных направлений, однако, были объединены несколькими общими постулатами, определяющими облик искусства того времени.

"Декадентство (от dekadans - упадочный) зародилось во Франции в 90-е годы ХIХ века. Его ярчайшими представителями явились П. Верлен, С. Малларме, А. Рембо и др. (...) Характерные признаки декадентства: сознательный отказ от реализма, индивидуализм, пессимизм, теория "Art pro Artis" - искусство для искусства". [1: 134]

Объединяя многие течения - от символизма до кубизма - декадентство породило внутри их более малые группы, расширившие первичные идеи направления и привнесшие в него субъективную интерпретацию творчества.

Многочисленные экзистенциальные теории, выдвигаемые символистами, включали в себя элементы самых различных наук и областей человеческого знания - от древней языческой мифологии, восточной магии и тибетских учений до высших идеалов христианства, как православных, так и католических догматов, причем последовательности в выдвижении этих теорий, как правило, не существовало; одна стихийно сменялась другой, или автор сам окончательно утверждал свое творчество в разрезе одной из них.

Западный литературый процесс не оказал формирующего влияния на развитие течений русского декадентства, скорее, он явился отправной точкой, неким толчком, приведшим в движение невероятно восприимчивый к новизне механизм литературы России конца ХIХ - начала ХХ века. Позднее русский модерн изберет свой собственный путь, обогатит стиль национально-религиозными элементами и неизбывным в его искусстве с самого его зарождения индивидуалистическим мистицизмом.

Следует отметить, что западным символистам значительно реже удавалось слить воедино в своих произведениях два вышеупомянутых, в принципе полярно противоположных понятия.

Христианство требовало от своих последователей четкой траектории мысли и ее воплощений, тогда как индивидуалистический мистицизм подразумевал погружение в глубины себя, одержимость различными сумбурными верованиями и даже суевериями.

В западном декадентстве имели место оба явления, тогда как в русском наблюдался феномен их слияния. Так, например, и аскеза и эгоцентризм выразились в поэтической игре Валерия Брюсова и Константина Бальмонта, чье кредо ("Я ненавижу человечество/ Я от него бегу, спеша / Мое единое отечество- / Моя пустынная душа. ") [2: 154] вмещает в себя как понятие наивысшей гордыни, так и кроткого отшельничества и погружения в собственный внутренний мир.

Возвращаясь к теме апокалиптического жанра, необходимо добавить, что в русской литературе того времени он имеет медитативный характер, и, в целом выражен очень сглаженнно у большинства авторов. Следует обозначить основные признаки данного жанра в контексте вышеописанного литературного процесса.

Прежде всего - это обязятельное присутствие антитезы Добра и Зла (символизирующих Христа и Антихриста), сближение (но не взаимоотождествление) понятий Творец - творение, наличие предсказаний о будущем (зачастую о кончине мира), пророчеств о конечном торжестве Мессии (добра), сцен активной борьбы между позитивным и губительным началами, духовность, а также иногда претензия на боговдохновенность, символ святого народа, порабощенного могущественными врагами, и, наконец, обетование нового Иерусалима - города всеобщего и наивысшего счастья.

Если возможно рассмотреть и проследить развитие, трансформацию, апогей, а позднее - угасание апокалиптического жанра в русской литературе на примере творчества одного автора, то, несомненно, это представляется возможным на основании прозаических, драматургических и поэтических текстов Дмитрия Мережковского.

Как уже упоминалось, эпоха декадентства в России являлась плодороднейшей почвой для расцвета данного жанра, а Мережковского (1865 - 1941) называли не иначе как теоретиком символизма. Будучи "старшим символистом" он, наряду с Н. Минским, К. Бальмонтом, Ф. Сологубом, З. Гиппиус, И. Ясинским, В. Брюсовым и другими, активно разрабатывал в своих произведениях обновленную концепцию этого литературного течения, которому суждено было оторваться от праевропейских корней и начать собственный путь в мировой культуре прежде всего с учетом русского национального самосознания, неотделимого от русской церкви и от мистицизма русской души. Жена и самый близкий друг Дм. Мережковского, поэт, прозаик, критик Зинаида Гиппиус так охарактеризовала религиозное начало молодого Мережковского.

"Живой интерес ко всем религиям, к буддизму, пантеизму, и их истории, ко всем церквам, христианским и не христианским равно. Полное равнодушие ко всякой обрядности (отсутствие известных традиций в семье сказалось). Когда я в первую нашу Пасху захотела идти к заутрене, он удивился: "Зачем? Интереснее поездить по городу, в эту ночь он красив". В следующие годы мы, однако, у заутрени неизменно бывали. Но, конечно, не моя детская, условная и слабая вера могла на него как-нибудь повлиять. Его, в этот же год молодости, ждало испытание, которое не сразу, но медленно и верно повлекло на путь, который и стал путем всей его деятельности" [3: 98].

Упомянутый Зинаидой Гиппиус интерес Мережковского ко всем религиям сыграл основополагающую роль в философии его драм и романов. Многообразие архетипов и мифологических образов, которыми избилуют его тексты, дает право говорить о сознательном теологическо-теософском исследовании, начатом автором в первых произведениях и продлившемся всю жизнь, причем процесс этого исследования проходил на достаточно глубоком уровне, и, в отличие от многих других русских символистов, без особых "отклонений" в сторону других "модных" веяний декадентства. Некоторые его произведения ("Туттанкамон на Крите", "Александр I") оставляют у читателя впечатление, что текст как таковой, игра персонажей, событийные сцены являются всего лишь оболочкой, в силу литературной необходимости облекающей монументальную философскую мысль, перекликающуюся в некоторых аспектах с учением Канта, оказавшем, как известно, определенное влияние на идейно-эстетические воззрения символистов: "Реальный мир есть отблеск мира потустороннего, не познаваемого средствами разума, а лишь приблизительно передаваемого посредством символа, созданного интуицией художника" [1: 248].

Исследователи-филологи зачастую упрекали Дм. Мережковского в этом самом, кантовском отрыве от реальности. Так, например, Е. Любимова в своей статье "Трилогия "Царство Зверя", комментируя творчество писателя, отмечала: "Отдавая должное Мережковскому-художнику, Мережковскому-мыслителю и Мережковскому-эрудиту, мы должны ясно представить себе, что писатель, как это почти всегда с ним бывало, упорно оставался в плену той или иной своей идеи или исторической концепции, мало считаясь или даже вовсе не считаясь с реальной исторической ситуацией" [3: 19].

Разумеется, невозможно не согласиться с этим постулатом, более того, следует добавить, что Д.С. Мережковский зачастую оставался в плену не только какой-либо своей идеи, но и идей общественных, слишком масштабных для того, чтобы возможно было осудить творчество, развивающееся в их рамках. Достаточно вспомнить принадлежность русского символиста к "Религиозно-философским собраниям", открывавшимся в Петербурге в 1901 г. и собравшим значительные силы интеллигенции и церкви, по некоторым источникам проповедовавшим идею хилиазма или миллениума. В некотором смысле можно говорить не только о влиянии членства Мережковского в "Собраниях" на его литературные творения, а также о сознательном подчинении их проповедуемой концепции. Рассматривая этот аспект биографии Мережковского в связи с апокалиптическим жанром в искусстве, следует оговориться, что хилиазм исторически восходит к общине апокалиптиков - последователей учения (в первые века христианства), видевшим в книге Апокалипсиса св ап Иоанна предсказание скорого пришествия Христа на Землю и тысячелетнего царства верных [4: 546]. Именно этот мотив красной нитью проходит через творчество Мережковского, особенно, ярко выражаясь в подтекстовой структуре трилогии "Царство Зверя". Для произведений Дмитрия Мережковского, созданных в апокалиптическом жанре, характерен еще один аспект, а именно - антитеза Восток - Запад, Православие - Католичество, русский и иностранный авторский стиль.

Трилогия Дмитрия Мережковского "Царство зверя" представляет собой продолжение и завершение цикла "Христос и Антихрист" и включает в себя три произведения: драму "Павел I", романы "Александр I" и "14 декабря". Следует отметить, что тема Христа и Антихриста в романе "Александр I" продолжена и развита, с тем исключением, что если в романе "Петр и Алексей" чертами Антихриста явно наделен Петр Великий, то уже в начальной пьесе трилогии "Царство Зверя" автор отходит от подобной персонификации и переходит к более "размытым" контурам апокалиптического жанра, в котором создано большинство его произведений, использует более глубокую символизацию художественных образов и событий.

Возвращаясь же к вышеупомянутым "общественным" идеям, сформировавшим не только мировидение Мережковского, но и художественный абрис его произведений, следует выделить среди многообразия влияний основополагающую для писателя концепцию христианства. Ей подчинены все встречающиеся в его творениях мотивы язычества, пантеизма, буддизма и прочих верований, о которых упоминает З. Гиппиус. Для Дмитрия Мережковского христианская религия является вершиной пирамиды, к которой, как стороны, сходятся все остальные, являясь только путем, ведущим к апогею.

Итак, рассматривая возможные проявления апокалиптического жанра в творчестве символистов,(и Дм. Мережковского в частности) нельзя не отметить ярчайшее его проявление в эпоху декадентства, когда стал возможен расцвет мистических философско-религиозных течений. Время не только предрасполагало к этому явлению; оно предваряло его приход различными причудливыми литературными опытами модернистов, в произведении которых апокалиптический жанр становился одним из элементов литературной "игры в неведомое", владевшей умами на рубеже веков. И, напротив, в сознании декадентов-философов, одним из которых и был Мережковский, вышеупомянутая игра была неприемлима, а удаленные от реальности литературные тенденции находили плавное завершение в произведениях апокалиптического жанра.